что богатырь вспомнил это странное “к Богине”. И очень ему захотелось узнать, к какой такой богине ходят его хозяйки. Как-никак пол мира обошёл, а богинь никаких не видел.

Утром, когда Дарина с матерью к завтраку не пришли, Светозар сказал старухе, что отправится подальше в лес, чтобы найти подходящие для укрепления стропил прямые стволы. А сам пошёл по тропинке, которая начиналась сразу за домом. Шёл-шёл, да и к дому пришёл.

– Леший водит! – плюнул себе под ноги Светозар. И подумал, что не зря девицы затемно уходят. Может в этих краях леший ночью спит.

Пришлось дожидаться следующего раза. А пока он ждал, всё чаще по вечерам Дарина не оставалась слушать бабушкины песни, брала Светозара за руку и уводила из дому. Коротали вечера, а то и ночи на полянке, под звёздами.

Но вот снова пришёл вечер, когда Дарина с матерью отправились в лес. Светозар выждал немного, сказал старухе, что пошёл до ветру. Та понимающе вздохнула:

– Ты смотри, если развилку увидишь, а куда они пошли не заметишь – налево поворачивай.

Светозар благодарно сжал сухую старушечью ладонь и кинулся в лес.

Дорожка петляла сперва среди негустого подлеска, было почти светло от яркой луны в небе. Но вскоре ветви стали закрывать лунный свет, лес наполнился незнакомыми шорохами, а огонёк, который женщины несли с собой, казался таким далёким и часто пропадал. Один раз Светозар совсем потерял его из виду, но наткнулся на развилку, которую не видел в своём дневном походе. Свернул налево и снова впереди забрезжил неверный свет. Шёл он, казалось, не долго, но когда лес снова стал редеть, открывая чудную круглую поляну, было уже совсем светло. И в свете дня он увидел Богиню.

Богиня был такой, как ему всегда мечталось. Хоть он и думал, что никогда ни о каких богинях не мечтал. Молочно-белая, гладкая кожа, тонкие руки, крутые бедра, и стоит так, словно танцует. Одно слово – Богиня.

Из транса Светозара вывел тонкий вскрик, похожий на мышиный писк. Он обернулся на звук и заметил двух женщин, раскладывающих какие-то тряпочки и порошки на скамейке в стороне от Богини. Он понимал, что это Дарина с матерью, но они казались ему какими-то другими. Он не сразу понял, что с ними не так. Они больше не были красавицами. Бабы как бабы. У Дарины вон зубы кривые. Мать её вообще вся в морщинах. Впрочем, долго рассматривать их Светозару было недосуг. Это были минуты, которые он мог потратить на то, чтобы насладиться красотой Богини. Он сделал несколько шагов к статуе, потянул руку. Коснулся края Её одежд и словно молнией поражённый встал.

Простояв так несколько часов он ушёл, ни слова ни сказав.

Целый день проблуждал Светозар по лесу. Не потому, что не мог найти дорогу: просто бесцельно ходил, словно и правда был оглушён громом. К вечеру набрёл на полянку, где стоял все тот же покосившийся домишко, окружённый новым, красивым и крепким забором. На крыльце всё так же сидела и вышивала слепая старуха. Светозар подошёл. Помолчал.

– Ну что, видел? – Светозара неприятно кольнуло, что он больше не “яхонтовый”

– Видел… Я… Я когда сюда шёл, в соседнем королевстве дракона видел. Большой такой. Золотой. Блестящий. Ей, наверное, понравится, когда она увидит, как его чешуя переливается на солнце.

– Она ничего не увидит, – пробормотала себе под нос старуха.

– Сама ты не увидишь, кротиха старая!

Светозар бросился в дом, собирать пожитки, казалось, прочно обосновавшиеся в сундуках. Достал свой сверкающий меч, чтобы вскоре обагрить его драконьей кровью.

***

Я провожу мягкой тканью по бледному мраморному лицу Богини. Чтобы стереть с неё свежую кровь. Так и носят они эти кровавые жертвы… Зачем – не пойму. Только и остаётся, что успевать вытирать кровь, пока она свежая.

– А ты запоминай, каким составом какая грязь выводится. Тебе всё это тоже предстоит.

Я ерошу непослушные золотые волосы дочери. Они прекрасней, чем холодное совершенство Богини.

Но это только для меня.

Наш ответ Прокрусту

Кирилл Ахундов

г. Баку

В госпиталь я приехал последним. Хот я должен был первым. Все наши собрались в холле третьего этажа, редкая солидарность. Выглядели, как обычные люди, немного странные лица. Трое курили у большого окна, украшенного морозными звездами, и толстая санитарка хмурилась. Остальные сидели на узком, длинном, словно в метро, диване, подпирая затылками салатовую стену. Бледные, подавленные, они уже вышли из палаты, зачем-то оставив приоткрытой дверь.

– Мужики! – я поднял руки, изображая виноватое существо. – Девочки!

Они будто и не слышали.

– Как он?

– Да иди уже, – пробормотал кто-то ворчливо и поморщился.

…Он был укрыт до подбородка. Ледяная скульптура с болью в глазах. Казарменная серость одеяла растворялась в пасмурности окружающей обстановки. Холодные стены с пепельными силуэтами теней. Тусклая стеклянная утка, зачем она тут, с какого боку? Судебный шепот самописцев, бесстыдные трубки капельницы. И зловещий кабель – от приземистого генератора квантов электромагнитного излучения к подбрюшью кровати. Вся эта профессиональная строгость таила чудовищный обман. Здесь проходила граница бутафории, и не понять: кто из нас пребывал по ту сторону искаженной реальности или балансировал на краю…

Я внимательно оглядел его кровать. Нахмурился. Современная больничная койка, облагороженная универсальной техникой, внезапно показалась прокрустовым ложем. Был такой в древности изувер. Растягивал пленников на деревянной дыбе. И сейчас Враль, хороший парень, мой друг, мой брат, добровольно возлег на экспериментальный эшафот…

Враль – так мы его зовем между собой. Это не насмешка, это ласковая бесцеремонность, абсурдное недоразумение. Он честен, как пророк, но редко шутит и улыбается. О нем писал Пастернак, навзрыд, с пронзительной нежностью и пониманием.

Я кашлянул. Он моргнул и попытался улыбнуться – глазами. Меня смущала неумолимость ситуации.

– Что же ты, браток? – я понимал, что мой вопрос фальшив, но пытался демонстрировать бодрость и оптимизм. Хотя какой, к черту, оптимизм при таком раскладе.

Он взглядом показал, что рад.

– Я… – ему было трудно цедить звуки, но он упрямо тянул ноту. – Ян…

– Молчи, дружище, я здесь… все понимаю…

Я хотел сказать, что мы тебя вытащим, хотя ничего не понимал, он знал это, и радовался, словно ребенок в предвкушении обещанного подарка.

– Достать… чернил… и пла… плак… – он повторял, как заклинание, и тысячи грачей метались над его кроватью. Грохот крыльев, завораживающий блеск черных зрачков.

Я махнул рукой, наваждение исчезло.

Вспомнил последний наш разговор.

– Я не хочу быть низкокосным или высокосным. Точка! – повторял